anticompromat aka Abbot [entries|archive|friends|userinfo]
anticompromat

[ userinfo | ljr userinfo ]
[ archive | journal archive ]

Роман «Пангея» Марии Голованивской [Nov. 3rd, 2014|11:58 am]
[Tags|]

Роман «Пангея» Марии Голованивской похож на газету с библейской историей
Не покидая современности, читатель попадает на стену Валтасара

Александр Люсый
Vedomosti.ru
31.10.2014

Роман «Пангея» Марии Голованивской похож на газету с библейской историей
ВЫБОР РЕДАКТОРА
В книге «Повесть и житие Данилы Зайцева» русский старообрядец рассказал о своих приключениях в Южной Америке
«Воля вольная» — роман Виктора Ремизова о таежных охотниках
Роман «Безбожный переулок» лауреата премии «Большая книга» Марины Степновой — история освобождения от наследия СССР

Эта публикация основана на статье «На стене Вальтасара» из газеты «Ведомости» от 31.10.2014, №204 (3708).
Так — Пангея — назывался когда-то единый материк Земли, постепенно разделившийся, чтобы еще через миллионы лет обнаружить тенденцию к медленному, но неуклонному возвратному слиянию в единство. В романе название исчезнувшего материка — метафорический псевдоним России. Многоплановый сюжет в этом мифологизированном пространстве сразу набирает весьма динамичный темп развития. Вступивший на территорию «Пангеи» читатель на первых же страницах рискует быть сбитым с ног бегущим навстречу не по годам и не по комплекции стремительным отцом Андреем, во время своего шумного юбилея подбившим местную братву на строительство новой церкви. Он спешит разглядеть дерзкие росписи, сделанные знакомым самодеятельным художником, прежде чем они будут безвозвратно смыты ввиду явного богохульства.

«Сразу попал на нужный разворот. Пир царя Ирода. Страсть как живо изображено, сочно, с характерами и обличительным пафосом — все разряженные, прямо как наши жены купеческие, Саломея, Иродиада, на подносе ей голову предлагают. Глаза у Иродиады как тлеющие угольки, ее оранжевое платье в них как языки пламени отражается, пальчиком тычет в голову, словно на рынке она сторговалась и берет свиной окорок…» Таков живописный шифр, или ключ, к этому произведению. Читатель последовательно проходит через знакомства с массой персонажей, в той или иной степени повторивших подвиги и преступления библейских героев и нашедших потом свое место в раю или преисподней.

Одна из ведущих тем романа «Пангея» — производство и разложение власти. Годы притупили мышление властителя Пангеи Лота, и «шутовская диктатура сменилась диктатурой плутовской». Власть теряет силу до понижения тестостерона в крови. Заклятые слова приходят в оцепенение и перестают складываться в большие смыслы и тексты. Упадок «текстостерона» провоцирует дальнейшее разложение пространства.

В итоге в Пангее происходит новая, националистическая революция, чреватая дальнейшим распадом. Апостолы Петр и Павел, которые у входа в рай определяли уровень греховности персонажей, отказываются от дальнейшего исполнения возложенных на них функций и уходят чуть ли не в партизаны, как католические священники Латинской Америки. Вместе с добежавшим наконец до церкви отцом Андреем мы знакомимся в жилище исчезнувшего иконописца со вставным текстом, представляющим собой дописанную «Деревню» Ивана Бунина, точнее, самостоятельное развертывание первого предложения этой повести: «Прадеда Красовых, прозванного на дворне Цыганом, затравил борзыми барин Дурново». Напрашивается вывод: не все мы будем разорваны на части, но все можем оказаться элементами текста на стене пирующего Валтасара.

Мария Голованивская. Пангея: Роман. М.: Новое литературное обозрение, 2014

http://www.vedomosti.ru/lifestyle/news/35473321/na-stene-valtasara
Link6 comments|Leave a comment

за что Путин простил долги Кубе (в несколько раз большие, чем долги Украины) [Jul. 21st, 2014|12:22 pm]
[Tags|, , ]

"СОБЕСЕДНИК", №27/2014
Д. Быков.
Скажи, Фидель!

Сцена изображает скромный домик Фиделя Кастро. Вокруг, несмотря на лето, стоит золотая осень патриарха. Путин беседует с хозяином.

ПУТИН:

Давно возглавив Русь святую,
Её довел я до черты
И откровенно рапортую,
Что я уже почти как ты.
Ряд параллелей с каждым годом
Заметней даже и ежу:
В прямом эфире я с народам
По пять часов уже сижу.
Мы терпим санкции от Штатов
За нашу доблестную рать.
Я спасся, кое-что припрятав,
Но обещают отобрать.
В стране у нас довольно кисло —
А если честно, то дурдом.
Никто ни в чём не видит смысла,
Весь смысл теперь во мне одном.
Всё меньше всякого навара,
Всё хуже варит голова,
Уже случился Че Гевара
(А с Бородаем — даже два),
В подручной Думе — глупость в кубе,
Почти придушен интернет,
И всё, короче, как ка Кубе —
С одной поправкой: счастья нет.
И где-то там, в душевной глуби,
Где чёрный чавкает кисель,
Меня не любят, как ка Кубе,
Тебя любили. А, Фидель?

Что делать мне? Раздать гитары,
Чтоб распевали всем двором?
Раздать Газпром? Крутить сигары?
Заставить пить гаванский ром?

КАСТРО:
Секреты стоят денег, Вова...
ПУТИН:
Открой мне истину, прошу!
Я за единственное слово
Сейчас долги тебе спишу!
(Списывает долги. [$32 млрд])

Пойми, без этого секрета
Не будет счастья ни в труде,
Ни в удушеньи интернета,
Ни в восхвалениях поэта,
Ни в возрожденьи Комитета...

ФИДЕЛЬ(шепотом):
Всё дело, Вова, в бороде.
ПУТИН:
Она ж не слушает приказа!
Я ей приказывал расти,
Но не растет она, зараза!

КАСТРО:
Тогда не знаю. Уж прости.

http://oav-11.livejournal.com/52167.html

LinkLeave a comment

неожиданная находка в метро навеяла воспоминания [Jun. 6th, 2014|03:13 pm]
[Tags|, , ]

шел вчера в метро по переходу с Театральной на Площадь Революции. Почти спотыкаюсь о какую-то нетолстую книжицу.
поскольку я неисправимый библиофил, то поднимаю - хотя и догадываюсь, что наверняка дрянь какая-нибудь.
Ба! Знакомая дрянь-то - "Комерс" лысой бабушки Евфимии Дикой . По дороге даже полистал. Вспомнилось, что я на этот мемуар написал некогда что-то вроде резензии (состоящую правда, почти целиком из цитат). Вот она несколько ниже (а это его ответ на первую публикацию резензии:
http://lj.rossia.org/users/anticompromat/659457.html?thread=9517569#t9517569 ("ты мне банально завидуешь.
ибо, ко всему прочему, ты первый человек,
который говорит мне, что я выгляжу
старше своего возраста.
обычно говорят противоположное, а круг
общения у меня очень широкий.

(NB: облысевший сморчок 166 см от толстых подошв до лысины;
"дворянин" с трауром под ногтями).


что до наркотиков, то у меня в тексте
прямым текстом написано, что сильные
наркотики я не употреблял никогда в
жизни.
).

АВТОПОРТРЕТ ОХРАНИТЕЛЯ В ЦИТАТАХ
из мемуарного сочинения Ефим Дикий. Комерс: Тем, кто не дожил. М; Полиграфиздат. 2009.

Неопрятный алкаш

[…]Задача нетривиальная, но я еще не успел начать вдумчиво пропивать мозги.
Стр.19

Всерьез пить начали после обеда, а вечера я просто не запомнил. Вот пил-пил – и полный провал.
В провале и падал с верхней полки (ловко угодив на стоявшую на столе очередную бутылку зелья), ругался с Леной, залезал обратно – все это мне рассказали уже потом. Пока же я проснулся в шесть утра, с квадратной головой, почему-то в мокрой куртке, при этом очень болела спина.

С.161

[…]Что тут скажешь, демонстративное поведение в те годы было в моде: я вот изредка даже стаканы за столом грыз, зубы портил.
С.38

[…]От перепоя и нервов руки у меня ходили ходуном. Зачем-то достал рулон, вытащил доллары, обратно смог запихнуть только пару соток. И еще сотку – под крайнюю плоть.
С.102.

[…]В какой-то момент я впал в провал и очнулся только утром дома у никоновцев на Ленинском. Иркин кот сидел у меня на лице и смотрел в высшей степени неодобрительно.
– Кошмар какой, ничего не помню! И голова сейчас отвалится. Я вчера ничего не отчебучил?..

С.180

[…]я на радостях от внезапной халявы свирепо напился и умудрился заблевать не только полквартиры, но и лестничную клетку. Зачем меня туда понесло – одному аллаху известно, но получилось эффектно.
С.224

Трус

[…] услышав речи Гайдара, мы с Крабом поехали к его матушке, на Каховку. Где я весь путч и отсиживался, выждав на всякий случай еще трое суток после расстрела Белого дома.
С.165

Сутенер

[…]Мелочь, а сто рублей – как раз треть моей месячной зарплаты, причем за пару часов. При этом даже делать ничего не надо, и криминала никакого.
Ну разве что условный криминал: то, что предлагалось, в принципе можно еще было как-то пропихнуть под уголовную статью «содержание притона и сводничество».
Нет, о проституции речи не шло, хотя особо упертый следак мог усмотреть в происходящем корыстный умысел.[…]
Запустив влюбленную пару в родительскую спальню (да-да, какой позор!), я удалился к себе – слушать музыку, попивать водку и думать о бренности всего земного. От мыслей о высоком отвлекла заскочившая в комнату Катя. В моем халате она выглядела великолепно – если бы не заплаканные глаза. Слезы явно проистекали не от «страсти нежной»: на бабе просто лица не было.
– Катя, что такое, почему слезы?..
– Даже не спрашивай… этот Мехмет… животное…

С.15-16

[…] в тот год родителям постоянно выделяли профсоюзные путевки в дома отдыха, так что «флэтование» было весьма регулярным.
С.29

Вор

[…] Я полез щупать беззащитные вещи пассажиров, будучи уверенным, что кто-то наверняка везет в Москву алкогольную продукцию Кавказа.
И не ошибся: быстро нашел пару бутылок, да еще и фруктов на закуску.
Любой уголовный кодекс трактует подобные действия как кражу. Но тут же дама рядом – а я наконец-то в Москву вырвался! Ничего, не обеднеют.

Стр.79
Read more... )

[…]Нравы в обществе портились буквально на глазах – причем во всех его слоях.
И ладно бы только за советами. Когда в течение пары месяцев сразу два старых знакомых (бывший одноклассник и экс-коллега по «Гипрогору» - [NB: кстати, вышеупомянутый однокурсник М.В.Перов - как раз бывший начальник Ильина по Гипрогору:))] попросили найти киллера для жены, я понял, что мой общественный статус явно изменился.

С.98-99

[…]В ведомственной гостинице на Вернадского через Грека сняли у чеченцев аж пол-этажа.
Здоровую комнату сразу забрали себе бандиты. Теперь в конторе одновременно сидели минимум трое из грековской бригады. Иногда проводили встречи с очередными кредиторами, реже – стрелки с их крышами, большую часть времени играли в нарды, терли терки и доебывались до сотрудников; мягкого и корректного Армяна никоновцы вспоминали с некоторой ностальгией. Малюсенький кабинет выделили даже нам с Бубликом,

С.167

Отравитель
[…]
Достала соседка по коммуналке, – пожаловалась мне Танька при очередном загуле. – Бабка совсем с ума сошла, а все никак не помрет. Как бы это дело ускорить?.. Может, таблеток ей каких подсыпать, чтоб никто не догадался?
– Ну, ты б еще толченое стекло попробовала – а что: говорят, помогает, – брякнул я.
Толченое – не толченое, а крякнула бабка аккурат через месяц. На нескромные вопросы Крабиха загадочно улыбалась.

С.98

Приятного аппетита!



Сладкая парочка шевяк (справа) и фимоза.

Link1 comment|Leave a comment

рецензия Абитмана на книгу про Катер [Apr. 28th, 2014|04:03 pm]
[Tags|, ]

25.04.2014 | Роман Арбитман
Автор «Географа» разобрался с «лихими девяностыми»

Рецензия на новую книгу Алексея Иванова «Ёбург»




Простонародное уличное прозвище �Ёбург� автор относит к эпохе перемен, к промежуточной фазе эволюции города между Свердловском и Екатеринбургом


Чем пермский прозаик Алексей Иванов похож на джеклондоновского персонажа Мартина Идена? Тем, что того и другого издатели сперва встретили без восторга, но затем, когда книги писателей вошли в моду, оба получили карт-бланш на издание любого своего сочинения.

Иванов, например, уже напечатал все без разбора — от юношеской фантастики до новеллизации киносценария, от многостраничного анекдота до путеводителя по уральской реке, к которому автор шутки ради подвинтил иностранное слово message.

Простонародное уличное прозвище «Ёбург» автор относит к эпохе перемен, к промежуточной фазе эволюции города между Свердловском и Екатеринбургом
Простонародное уличное прозвище «Ёбург» автор относит к эпохе перемен, к промежуточной фазе эволюции города между Свердловском и Екатеринбургом
Фото: Официальный сайт Екатеринбурга

Чем пермский прозаик Алексей Иванов похож на джеклондоновского персонажа Мартина Идена? Тем, что того и другого издатели сперва встретили без восторга, но затем, когда книги писателей вошли в моду, оба получили карт-бланш на издание любого своего сочинения.

Иванов, например, уже напечатал все без разбора — от юношеской фантастики до новеллизации киносценария, от многостраничного анекдота до путеводителя по уральской реке, к которому автор шутки ради подвинтил иностранное слово message.

Хотя новая книга писателя вышла в серии «Проза Алексея Иванова», это опять не роман, а краеведческо-публицистический очерк, разросшийся до циклопических размеров. Чтобы не схлопотать от благодарных земляков, писатель посвящает свою non fiction не Перми, а другому городу, где прошли его студенческие годы. Кое-что автор подсмотрел тогда, кое-что подслушал теперь, а прочее взял из газет, Интернета и с потолка. Поскреби по сусекам — вот и бургер готов. Добавь глины — получится город-голем Ёбург. Уже не Свердловск, но еще не Екатеринбург. Не город-сад, но и не город-ад. Короче, эдакий лимб, зал ожидания для неприкаянных душ.

Среди тех, кто у Иванова метафизически застрял в этом лимбе, — Бурбулис и Бутусов, Ройзман и Федорченко, Россель и Денежкина, Шахрин и Коляда, Рыжий и Чернецкий, Крапивин и Новиков, Дед Хасан и Старик Букашкин, и еще многие другие, знаменитые на весь мир или популярные у себя в районе.

Собрать всех в одной книге технически несложно, но попробуйте-ка объединить эту пеструю компанию хоть подобием однородной языковой среды! Как совместить «отпечатки Божьих пальцев на глине души» и «он решил вальнуть дружбана»? Да никак: крошим в один салат — съедят. В книге дико перемешаны газетный канцелярит и мусорное просторечье, блатная феня и корявые англицизмы. «С детства он был в гуще творческой жизни», «тетки перли к святыням», «тотальность набирающего силы московского консьюмеризма», «артистов замели менты», «вывела криминальных троглодитов из игры как малофункциональные джаггернауты» — все это авторская речь. Жуткий стилистический разнобой с первой же страницы рождает ощущение морской качки, от которой к экватору книги начинает подташнивать.

Не сразу улавливаешь и сверхзадачу этого сочинения: обкатать демо-версию единого учебника истории. Пусть не всей, а малого промежутка времени. Пусть не Федерации в целом, но отдельного ее субъекта. По совпадению место действия — родина первого президента России. К дедушке Ельцину и бабушке-демократии у автора отношение двоякое. По-человечески он вроде бы сочувствует тем, кто замесил колобок, но походя вытаптывает всю их эпоху.

При этом автор широко пользуется идеологическими стереотипами, которые придуманы с одной целью — методом «от противного» загримировать застой 2000-х под счастливую эру стабильности. Последнее десятилетие ХХ века у Иванова называется то «ямой, в которую улетела вся страна», то временем «банддемократических разводок». Заодно реанимирован миф о «большой крови» при штурме Белого дома в 1993-м, и многократно использовано смачное словечко-оплеуха «демшиза».

Думаете, сколько раз на протяжении книги автор употребит выражение «лихие девяностые»? Один раз? Пять? Десять? Тридцать восемь! И плюс к тому еще трижды в тексте будет упомянута «лихая эпоха», и еще по разу — «бандитская эпоха», «лихие времена», «времена беспредела», «буйные времена», «безумные времена», «безнадежные годы» и «сумасшедшие годы реформ». Художник слова вряд ли бы обрадовался такому однообразию, но идеолог легко нокаутирует литератора.

Как и пресс-секретарь президента, писатель Иванов обожает слово «оголтелый», прицепляя его ко всему, что раздражает. Художники? «Оголтелый эгоцентризм». Андеграунд? «Оголтелое самовыражение». С тем же чувством упомянуты чья-то «оголтелая антироссийская позиция» или, скажем, «оголтелые демократы, требующие немедленно ввести все-все-все либеральные свободы». И если глупенькие демократы описаны с явной иронией, то боевики из ОПГ «Уралмаш» предстают здесь титанами с окраин, мачо в спортивных костюмах — идеалистами, почти достойными сочувствия.

Свердловскому журналу «Уральский следопыт», центру кристаллизации фэн-движения всей страны, отведены четыре скучные странички, а главы о боданиях «центровых» с «уралмашевскими» занимают не меньше трети книги, вырастая в отдельную сагу. Какие же «лихие годы» без бандитов? Нельзя! В «Ёбурге» нет ни одного фото культуртрегера Виталия Бугрова, зато «братки» (живые и в виде монументов) явлены во всех ракурсах. Порой кажется, будто и сам автор книги дебютировал не в «Уральском следопыте», а в рядах ОПГ. Неужели самые интересные страницы творческой биографии российского Мартина Идена остались за кадром?

http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/81385-dvojnoj-joburger
Link3 comments|Leave a comment

дебют Захара Прилепина в жанре "лагерной прозы" [Apr. 24th, 2014|04:12 pm]
[Tags|, ]

Рецензирует Роман Арбитман:

Писатель-сталинист Прилепин выпускает роман в жанре лагерной прозы




Натуристый  и корябистый


Год назад в интервью Захар Прилепин отчеканил: «Сталин — это символ порядка, суровости, властителя без всякой примеси гедонизма... В нем была самоотверженность и что-то религиозное». Год спустя тот же Прилепин выпускает объемный роман - «Обитель» - в сомнительном для писателя-сталиниста жанре лагерной прозы.

Неужто мир перевернулся или Захар прозрел? Да не дождетесь: события романа происходят не в Карлаге или Устьвымлаге, а на Соловках, и не в 1930-е, когда конвейер смерти перемалывал миллионы судеб, а десятилетием раньше, в «сравнительно вегетарианские», говоря словами Ахматовой, 1920-е. Тем не менее для создателя «Обители» Соловецкие острова — готовый архипелаг ГУЛАГ в миниатюре, со всеми его свинцовыми мерзостями. Зачем эти манипуляции с картой и календарем, понять легко: так автору проще реабилитировать своего любимца.

Читателю внушается нехитрая мысль о том, что-де «большой террор» в СССР был начат до Иосифа Виссарионовича, а продолжался не соратниками усатого вождя, но его политическими противниками. И хотя к моменту начала романа Сталин уже пять лет как генсек ВКП(б), а Троцкий исключен из партии и скоро будет выслан, имя Троцкого то и дело мелькает на страницах книги, а Сталин не упомянут ни разу. Ну нет его среди архитекторов репрессий! Есть начальник Соловков, садист-интеллектуал Эйхманс (тут он назван Эйхманисом). Есть чекист Ягода. А выше только звездное небо — без намека на нравственный императив философа Канта. Вы помните, что именно в Соловки предлагал упечь Канта известный персонаж Булгакова?

Отдадим должное Прилепину: скотство лагерных конвоиров и муки подконвойных он описывает в подробностях, со всеми тошнотворными нюансами. «Русская история дает примеры удивительных степеней подлости и низости», — рассуждает писатель в послесловии, признаваясь, что и к советской власти, и к ее хулителям сам относится почти одинаково скверно. Такая «взвешенная» позиция заметна в романе, где охранники и зэки в основном стоят друг друга. Почти все, мол, одинаковы: поменяй их местами — и ничего не изменится.

Бывший офицер Бурцев зверствует так же, как и лагерный расстрельщик Санников; бывший колчаковец Вершилин, сдиравший кожу с коммуниста Горшкова в контрразведке, не лучше чекиста Горшкова, который теперь забивает зэков сапогами. Да и главный герой книги Артем Горяинов — его глазами мы следим за событиями — попал в Соловки не безвинно, а за убийство отца...

Интересно, чем роман «Обитель» так приглянулся редактору именной серии издательства АСТ, строгой и рафинированной Елене Шубиной. Оригинальной историософской концепцией? Так ведь и до Захара кое-кто баловался небезобидными фокусами с моральным релятивизмом, уравнивающим жертв большевистского террора с палачами. Или, может, наш автор — безупречный стилист? Ну-ка, посмотрим.

«Всем своим каменным туловом», «бурлыкало в голове», «горился», «журчеек», «натуристый», «корябистый» и пр. Неужто внутри молодого горожанина Артема Горяинова скрывается деревенский дед Ромуальдыч? «Все это играло не меньшее, а большее значение, чем сама речь» (даже первоклассников учат не путать выражения «играть роль» и «иметь значение»). Читатель готов перетерпеть «многословный дождь», но в книге есть еще «дремучий тулуп» («труднопроходимый» — и только по отношению к слову «лес») и «сладострастные булки» («отличающиеся повышенным стремлением к чувственным наслаждениям»), и еще многое другое в том же духе.

Возможно, романист настолько вжился в описываемую эпоху, что его книга стала кладезем исторических деталей? Хм, едва ли. В одном из эпизодов, например, главный герой вспоминает, что сухой закон был введен в стране после НЭПа, отчего и водка стала редкостью. На самом деле все обстояло точнехонько наоборот: НЭП в СССР дотянул аж до начала 1930-х, а сухой закон, суровое детище войны и военного коммунизма, был отменен в 1923 году — и вскоре у нас стали выпускать водку-«рыковку». Возможно, автор перепутал Россию с Америкой, где запрет на спиртное просуществовал до 1933 года?</p>

Особенно удивительны в книге ернические рассуждения большевика Эйхманиса о большевистском новоязе. Дело не в цинизме героя, а в анахронизме: новояз — калька с английского слова newspeak, которое появилось через двадцать лет после описываемых событий, в романе Оруэлла «1984». Может, сам Захарушка ничего не слышал об Оруэлле, но уж опытный редактор Елена Данииловна могла бы ему тактично подсказать. Конечно, не исключено, что начальник лагеря в Соловках был гостем из будущего, а из выходных данных книги по недосмотру корректора выпало слово «фантастический». Что ж, принадлежность романа к жанру фантастики объяснила бы многое — включая таинственное путешествие сладострастных хлебобулочных изделий сквозь дикую чащу прадедушкина тулупа.

http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/81174-naturistyj-i-koryabistyj
LinkLeave a comment

с героинями этого сборника лучше не встречаться на узкой дорожке [Apr. 14th, 2014|12:57 pm]
[Tags|, ]

14.04.2014 | Роман Арбитман
Бабы копра
C героинями этого сборника лучше не встречаться на узкой дорожке.


Вы не поверите, но этот сборник рассказов составил не Захар Прилепин! Более того, его здесь даже нет в качестве автора. Случилось это потому, что Прилепина по традиции привечает Москва, а за покорение «Русских женщин» взялись составители с берегов Невы, определившие свой круг авторов. Павел Крусанов, Андрей Константинов, Вадим Левенталь, Мария Панкевич, Герман Садулаев и другие, сплотившись, отстояли приоритет Петербурга. Поребрик выиграл у бордюра со счетом 18:13.

Кстати, в культурной столице, как в Греции, есть все — даже свой Василий Аксенов. Он, правда, не Павлович, а Иванович, зато живой нутряной деревенщик. Вот образчики его стиля: «Падают с листьев наземь шлепко гусеницы угоревшие», «оболоклись бабы в мужские пиджаки»... Про пиджаки мы вспомнили не зря. Мужская одежда на женских плечах — не просто бытовая деталь, это символ, восходящий к песне «Ромашки спрятались, поникли лютики» о гордости женщин и подлости мужчин. И точно, в большинстве рассказов сборника якобы сильная половина человечества выглядит неприглядной биомассой: «Сережа всерьез запил еще с трикотажа», «муж запил вместе со всеми», «бывший военный, пил сильно», «тем временем он напивается», «папа Степы безбожно пил», «у нас там все мужики алкаши», «он бухал по-черному, бил нас всех троих». И далее в том же духе.

Легко догадаться, что однажды чаша терпения женщины переполнится. И тогда... «Тамара Михайловна крепко держит в руке молоток — у нее не выбьешь из руки молоток», «каблуком по голени, резкий разворот», «зубами его раз за руку, чуть не откусила», «она сломала ему нос — одним ударом», «она убила соседа», «мчусь на квадроцикле, стреляю на ходу», «в милицейскую школу пошла только для того, чтобы получить оружие, а потом мочить этих гадов...»

В числе авторов-москвичей, попавших в сборник, оказались бывший уралец Вячеслав Курицын и бывший волжанин Алексей Слаповский. Оба поступили умнее прочих: занялись деконструкцией замысла составителей, написав рассказы о том, как хотели написать рассказы в сборник на «женскую тему». Размышляя о будущей книге, герой Слаповского не без яда предрекал: «И наверняка половина рассказов будет о том, как русская женщина преодолевает тяжкую русскую долю... А вторая половина — о бабьей самоотверженной любви к неблагодарным мужьям и детям!» Алексей Иванович как в воду глядел: рассказы и впрямь сливаются в мегатекст с единым депрессивным сюжетом: обобщенная женщина, побывав на войне, крестьянствовала, учительствовала, рожала детей, челночила в 1990-е, подрабатывала где придется (даже в притонах Амстердама), сама поднимала детей и внуков — и тут жизнь кончалась. Хеппи-энд? Он может быть лишь в пародиях, вроде поэмы Всеволода Емелина «Снежана» — единственного стихотворного текста, который занесло в книгу прозы.

Помимо Емелина грех не упомянуть в рецензии еще одного известного поэта. Хотя произведения этого петербуржца в книге не опубликованы, они незримо присутствуют. Речь идет о Николае Некрасове. Именно к его одноименной поэме отсылает читателя название сборника. «Далек мой путь, тяжел мой путь, страшна судьба моя, но сталью я одела грудь... Гордись — я дочь твоя!» — с этими словами княгиня Трубецкая из «Русских женщин» отправляется вслед за мужем в Сибирь. «Стираю, мою, хожу за тобой, как жена декабриста», — мысленно корит мужа-бездельника героиня рассказа Мирослава Бакулина. Почувствовали дистанцию? В головах авторов сборника занозой засели и цитаты из другой некрасовской поэмы. «Есть женщины в русских селеньях», — испуганно думает герой Валерия Попова о болтливой соседке. «Настоящая русская женщина — коня на скаку останавливает, как бетонная стенка», — с иронией характеризует героиню Алексей Евдокимов. А упомянутый Емелин не упустит повода для сарказма: «На ходу остановит кроссовер и в горящий войдет суши-бар...»

Зря тревожат прах Некрасова составители. Как бы они ни старались быть серьезными, перекличка эпох выглядит карикатурой. Высокая драма самопожертвования заиграна до уровня коммунальной склоки, а вместо силы духа — неаппетитная гора плоти: «В макушке Лейла достигала потолка», «похожа на гору», «монументальное туловище», «арбузные груди», «груди, больше похожие на подушки», «как две стратегические боеголовки, выпирали из широкого торса груди», «слоноподобный шаг», «крупная, фигуру имеет слоноподобную, с тяжелыми широкими руками и ногами», «у нее все крупное — лицо, шея, плечи, грудь, бедра», «она была громадная, черная и страшная, как клизма. От макушки тянулась вверх волосатая антенна»... Виноват, последняя цитата — это уже не героиня рассказа, а редька, купленная ею на базаре. Хотя для многих авторов сборника разница, боюсь, невелика.


http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/80988-baby-kopra

LinkLeave a comment

гибрид слона с бетономешалкой [Apr. 12th, 2014|01:40 pm]
[Tags|, ]

31.03.2014 | Роман Арбитман
Во френче и парче
Известный художник изготавливает национальные скрепы из материала заказчика


Название этой книги и авторский рисунок на обложке исполнены глубокого смысла: если бы художник и прозаик Максим Кантор, следуя примеру американских индейцев, подбирал себе тотемное животное, им стал бы непременно фантастический левиафан — огромный зверь, смахивающий на гибрид слона с бетономешалкой.
Как и для Зураба Церетели, для Кантора габариты его творений имеют особое значение. По мысли создателя, ценность художественного произведения прямо пропорциональна его размерам. Если перед нами живописное полотно, то не меньше, чем два на три метра. Если роман, то как минимум полторы тысячи страниц in quarto. Даже эссе у Максима Карловича распухают, словно свежее тесто. Его новый сборник публицистики по увесистости сравним с кирпичом.
Разумеется, автор не разменивается на мелочи, замахиваясь на глобальное.
Вслед за Марксом и Энгельсом он исследует проблемы труда и капитала, частной собственности и государства,
чтобы сделать оригинальные выводы: «Труд является служением народу…, пропасть между бедными и богатыми увеличилась…, страну выжали, как лимон…, демократия обанкротилась…, продукты дорожают…, образование платное, квартиру не купишь, пенсия низкая». Казалось бы, откуда многолетнему жителю туманного Альбиона, приезжающему на бывшую родину с гастрольными турами, знать о наших бедах? Но от взора бывшего колумниста журнала «Сноб» ничто не укроется.
Автор статей с равновеликой отвагой выводит на чистую воду то иностранных вредителей (от ядовитых мудрецов из «стран, именующих себя демократическими», до «украинских неомахновцев»), то московских либералов с их «уродливыми рабскими характерами», всех этих «жирных правозащитников», купленных толстосумами, болотных «пустобрехов» с «туалетной лексикой», «гламурных оппозиционеров», «ряженых фрондеров» и «кухонных остряков», смеющих «шутить над народом». Публицист то и дело напоминает читателю, что во всем плохом по-прежнему виновны «российские реформаторы» с их «упрямством хулиганов, вешающих кошку»; что «Ходорковский обманул вкладчиков», а «Гайдар и прочие адепты прогрессивного разбоя» породили олигархов с «цепкими волосатыми руками» — оттого-то Лондон и «протух от их ворованного богатства». О том, почему обличитель скверн упрямо продолжает мучиться в тухлой британской столице, а не перебирается, например, в хорошо проветренную Вологду, Максим Карлович не объясняет.
Автор книги сочувствует российским «школьникам сегодняшнего дня», которых «запугивают реставрацией сталинизма». Желая спасти детей от стрессов, Кантор старается разогнать тучи: реставрации не будет, поскольку и реставрировать-то нечего. То есть Сталин, конечно, был тираном и кое-кого убил, и это прискорбно, но... Монументальное канторовское «но» расползается аж на две статьи про Иосифа Виссарионовича — «наиболее успешного правителя державы», который реализовал «строительный государственный социалистический план», «несмотря на дурную практику». Да, вождь «был подозрителен», но имел на то основания, поскольку враг «Троцкий действительно общался с германской разведкой» и вообще был «крайне отвратительным человеком». А ниспровергатель Сталина Хрущев, кстати, «был негодяем». Репрессии, говорите? Да когда их не было на Руси? «Во все века российской истории царь уничтожал сильных бояр». Ясно, что «Сталин не хотел истребить собственный народ, но, напротив, желал народ спасти». Десятки миллионов погибших, говорите? Не верьте: Солженицын и компания «мухлюют с данными», «чтобы уничтожить положительный образ социализма». А он, Кантор, этот образ отряхивает и очищает: не 60 млн человек сгинуло, а всего 3 млн. Успокоив читателя, автор подводит баланс: «Сталин убил больше народа, нежели Пиночет, но меньше, чем Гитлер. И это надо знать». Разумеется, после всех этих арифметических выкладок социализм засияет как новенький...
Кантор ищет идеал не только в прошлом: нечто ценное есть и сегодня. Почему нынешние духовные наследники Троцкого нападают на церковь? Потому что их цель — «искоренение общинного сознания», «замена такового на сознание корпоративное». Кое-кому мозолят глаза блеск и пышность иерархов, но это лишь «воплощение славы Господа», «элемент обрядовой веры». Так что не приставайте к святейшему с глупостями вроде дорогого «Брегета»: патриарх «облачен в драгоценные ризы и живет богато» по чину, «а не по алчной прихоти». Будь его воля, ходил бы он в рубище и носил на запястье обшарпанный «Полет», но дресс-код не позволяет. Всякий, кто думает иначе, «рушит церковь как последнюю моральную скрепу общества». Правда, скрепа эта — золотая и с бриллиантами — не по карману бюджетникам и пенсионерам, но после смерти Сталина иных скреп в нашу лавочку не завозили. Ждем со дня на день.


http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/80530-vo-frenche-i-parche
LinkLeave a comment

почвенник Бобров и беспочвенный Бродский [Apr. 11th, 2014|11:56 pm]
[Tags|, ]


Ума  не занимать?
</span></div>


Как слепить биографию поэта из чужих статей и собственных ругательств</p>


Несколько лет назад с поэтом и публицистом Александром Бобровым случилась беда: его поймали на плагиате. Как выяснилось, немалую часть его статьи в «Литгазете» составляли раскавыченные цитаты из чужих публикаций, в том числе из статьи Бориса Стругацкого. Будучи пойман с поличным, Бобров оправдываться не стал, а объявил с обезоруживающим простодушием: «Меня стали уличать в сплошном компиляторстве и чуть ли не плагиате. На это отвечу просто: компилятор не имеет твердой позиции, пафоса, порыва обличить. Ко мне это, как к автору, не относится».

Тем не менее Александр Александрович извлек из той истории один урок: даже в обличительном порыве лучше все же откровенно не воровать у коллег. Так что в его новом сочинении, посвященном «дутой фигуре малообразованного Бродского», кавычки и ссылки аккуратно расставлены. Между делом похвалившись своим умением «писать только редкие прибыльные книги», Бобров скромно заявляет: «Пестрое собранье глав получилось, но, по-моему, объемное и объективное». Насколько объективной вышла книга лауреата Премии им. Михаила Алексеева о «вредоносном творчестве» лауреата Нобелевской премии, можно и поспорить, а вот насчет пестроты (и особенно объема) все точно. Другое дело, каким именно способом набран необходимый коммерческий «листаж».

Судите сами. В своей книге Бобров почти целиком приводит статью критика Владимира Бондаренко (22 страницы подряд), цитирует сердитое сочинение Маркса Тартаковского (20 страниц подряд), мемуары писателя Анатолия Наймана (15 страниц практически сплошняком) и публикацию круглого стола в журнале «Лехаим» (15 страниц). Здесь же цитируются эссе о Венеции уже названного Бондаренко (еще 12 страниц), фрагменты из жэзээловской книги Льва Лосева (10 страниц), запальчивое эссе Юрия Милославского (10 страниц) и куски из интервью Валентины Полухиной (10 страниц) с минимальными вкраплениями Боброва-комментатора. Отрывкам из воспоминаний Елены Скульской отведено 10 страниц, выдержкам из мемуарной книги Александра Гениса —8 страниц, еще столько же заполнено текстом рецензии Гедройца (она приведена без купюр). Шесть страниц уделено интервью Владимира Соловьева (другого, не телеведущего), еще пять — мемуарам и статье Евгения Рейна, еще четыре — интервью Татьяны Никольской... Ну и далее в том же духе: курочка по зернышку, а Бобров — по чужим цитатам. Если к уже упомянутому добавить перепечатки интервью и стихов самого Бродского вкупе с фото и рисунками, надерганными откуда придется, процент оригинального в книге, подписанной «А. Бобров», будет минимален.

Из чего же складывается этот минимум? Прежде всего, из бранных эпитетов. В паузы между цитатами вклиниваются бобровские инвективы на грани хамства: про то, как «маргинальный поэт-эмигрант» страдал «мелочностью и злопамятностью», оставаясь «скрягой-филистером», «тщеславным и высокомерным». Он, мол, «писал на холодном канцелярите», и его «беспочвенная поэзия» состояла из «мнимой многозначительности» и «русофобских выпадов». Да и вообще — что это за стихи, если я (в смысле Бобров) «у него ни одной строфы не могу запомнить»?

В вину поэту ставится всякая мелочь — даже его любовь к рыжим котам: почему, мол, на рисунках поэта все они выглядят упитанными? Впрочем, автор попрекает своего героя главным образом не котами, а классиками. Бродский повинен в том, что попал в школьный учебник (а Лесков нет), что про его день рождения пресса помнит (а про шолоховский забыла), что ему поставили в Москве памятник (а Твардовскому нет). Автор лупит своего героя бюстиком Блока с его «пронзительной любовью даже к нищим избам» (а Бродский не любил изб, не любил!) и припечатывает фолиантом Рубцова: тому, дескать, «была присуща истинно русская теплота и душевность, а рыжий Иося запомнился своим иудейским высокомерием»...

Время от времени Бобров отвлекается от инвектив, переходя на автобиографический жанр. Ведь пока Бродский прозябал в эмиграции, его разоблачитель творчески рос: его «стали приглашать самым молодым участником на все Дни советской литературы», «Валентин Распутин пригласил меня на знаменитый фестиваль», «мне, как председателю жюри...» и т. п. Процитировав строки поэта о маршале Жукове, Бобров заметит: «Будь я Бродским, лучше бы написал так» (и приводит свой, куда более удачный, по его мнению, вариант!). А напомнив о том, что Бродский не вернулся в Россию, автор вдруг обронит: «Я бы, положа  руку на сердце, тоже не вернулся...»

Вы можете представить поэта Боброва на месте Бродского? У меня, например, не хватает воображения. Зато сразу вспоминается сцена из фильма «Иван Васильевич меняет профессию», где супруга управдома мечтательно говорит Шурику: «Будь я вашей женой, я бы тоже уехала». И слышит в ответ: «Если бы вы были моей женой, я бы повесился».

http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/80063-uma-ne-zanimat

LinkLeave a comment

история города Катера [Apr. 2nd, 2014|01:51 pm]
[Tags|]

«Ё-бург»: Алексей Иванов написал историю одного города
Книга Алексея Иванова «Ёбург» — о советском Свердловске и нынешнем Екатеринбурге — полна драйва и веры в соотечественников

Майя Кучерская
Vedomosti.ru
02.04.2014
«Ё-бург»: Алексей Иванов написал историю одного города

ИДЕАЛИЗМ И АМБИЦИИ
«Три столетия город Екатеринбург строился на двух неодолимых страстях: на дерзких до наглости амбициях, сугубо материальных и земных, и на невозможном, воистину небесном идеализме».

Эта публикация основана на статье «Ë-физиология» из газеты «Ведомости» от 02.04.2014, №57 (3561).

Писатель Алексей Иванов, автор романа «Географ глобус пропил» и этнографического эпоса «Сердце Пармы», на этот раз написал популярную историю города Екатеринбурга начиная с советских времен и до наших дней. Энергичное, наступательное чтение, ритмичное и задорное повествование в живых картинах и лицах.

В Екатеринбурге Алексей Иванов учился, окончил УрГУ. Но вряд ли эта веселая «физиология» города — следствие ностальгии по студенческой юности. Открывающие ее обильные благодарности благожелателям, из которых широко известна лишь писательница Анна Матвеева, очевидно, и указывают на заинтересованных в такой книге лиц. Вероятно, екатеринбуржцев. Скорее всего, предпринимателей. Захотевших подивиться на самих себя в зеркало, посмеиваясь, показать внукам фотографии молодого рокера Вячеслава Бутусова или режиссера Владимира Хотиненко.

Читать о себе всегда занятно, а уж когда тебе постоянно мягко улыбаются… Почти обо всех своих персонажах, независимо от того, кто это — политик Эдуард Россель, предприниматель Антон Баков, губернатор Евгений Ройзман, поэт Илья Кормильцев или художник Герман Метелев, — Алексей Иванов пишет с доброжелательностью умного учителя, который в любом ученике видит лучшее.

Понятно, что Свердловск — Екатеринбург шел общим со страной путем и, читая о рабочих «Уралмаша», митингах на заре перестройки, винном бунте и бандитских разборках в 1990-е, первых удачливых коммерсантах, мы читаем и собственную историю тоже — независимо от прописки. Но общечеловеческий смысл этого сочинения заключается и в другом. Перед нами необычайно жизнеутверждающая книга.

Все, что здесь рассказано, напрочь разрушает устойчивый миф о нас с вами. Ленивы, нелюбопытны, вырождающаяся нация? Ну не совсем, тихо улыбается Иванов.

Напор культурной, предпринимательской, изобретательской, преобразовательной энергии, бившей в городе и во времена СССР, и сегодня, поражает. Это ведь там, в Свердловске, замечательный детский писатель Владислав Крапивин в обход обкома создал уникальный детский клуб «Каравелла», в котором мальчишек учили ходить на яхтах. Это там репетировали свои первые концерты группы «Чайф» и «Наутилус». А художники создали в деревне Волыны свободную республику. И это там сформировался уралец по крови и духу Борис Ельцин, портрет которого у Иванова получился правдивым, но светлым. Там в 1980 г. началась реализация утопии, молодежного жилищного комплекса, построенного руками самих его жителей, с детскими садиками, десятками кружков, школой, учителя для которой отбирались по всему СССР. И это там в начале 1990-х чуть было не создали Уральскую республику и не ввели собственную валюту. Творчество, авантюризм, идеализм, амбиции — вот предлагаемый Ивановым взамен «ленивы-нелюбопытны» набор. А может, и правда?

http://www.vedomosti.ru/lifestyle/news/24788481/fiziologiya
LinkLeave a comment

прозрения посла Василя Козицкого [Mar. 9th, 2014|03:06 pm]
[Tags|, ]

Статьи > Культура >
Культура




Старые страхи в новые времена


08.03.2014 // 20:15

Лев Гурский

Мир похож на гигантский конструктор «лего»: число его отдельных элементов, как и число возможных сочетаний этих элементов, очень велико, однако не бесконечно. И если мир хорошенько встряхнуть, то скорее всего детали соберутся в какие-нибудь знакомые сочетания. Потому-то, наверное, из всех литературных жанров фантастика, которая, по преимуществу, держится на писательской выдумке, наиболее уязвима. Ничего сочинить нельзя. Океан возможностей мелок и просматривается до дна. Всё придумано до нас. Всё уже осуществилось или осуществится в обозримые сроки.

К чему это я?

А вот к чему. Два десятилетия назад я сочинил, а годом позже опубликовал роман. Он назывался – страшно вымолвить! – «Убить президента». Это была такая мрачная антиутопия, действие которой происходило в недалеком российском будущем, после победы на выборах нового президента. Победитель был юрист, звали его Вовой и он любил поговорить о величии России. Одновременно президент Вова прижимал российский бизнес, отчего капитализм в стране опасно захворал. А поскольку социализм в стране вообще умер, над Россией нависла угроза голода и иных неудобств. Но у президента Вовы был дерзкий план рывка России в сытое беспечальное будущее. Предполагалось, что по пути в это будущее кормить нас будут развитые страны, а для того, чтобы они не артачились, их надо было просто припугнуть. Президент Вова, приглашая на саммит в России лидеров стран «семерки», не собирался их выпускать. Грубо говоря, он собирался взять в заложники мировую политическую элиту и годами держать под прицелом в обмен на продовольствие...


План, чреватый Третьей мировой войной, был, конечно, чистым безумием. Но президент Вова считал этот план – равно как и себя! – вполне адекватным и чрезвычайно хитрым. В этом плане соседской Украине отводилась роль мальчика для битья. Это, кстати, была такая придуманная Украина, тихая и осторожная, в которой и в помине не было никакого Майдана. Все, что хотели украинские чиновники в моем романе, – жить самостоятельно и, упаси Боже, не злить великого восточного соседа. Но это Киеву не слишком помогло...


Одним из главных героев романа у меня был посол Украины в Москве Василь Козицкий, который понимал больше, чем его боссы, но – как должностное лицо – был вынужден подчиняться начальству.


Позволю себе процитировать, с некоторыми сокращениями, внутренний монолог украинского посла из моего романа.


«Все было плохо. Значительно хуже, чем мог предполагать Киев. На берегах Днепра не почувствуешь того, что я ощущал здесь, в Москве. Эту наэлектризованную атмосферу тихой враждебности, которая шла из Кремля. Это трудно было понять по газетам и брифингам, по ТВ и официальным речам. Это надо было просто чувствовать. На Борщаговке некоторые меня считали паникером (...). Мои мрачные прогнозы не вписывались в их замечательный план, согласно которому внутренний курс на незалежность дополнялся внешнеполитической доктриной так называемой «взвешенности» и так называемого «корректного дружелюбия». Проще говоря, в Киеве брали за образец поведение глупенькой беременной курсистки из анекдота, которая надеялась, что как-то все само рассосется. Черта лысого рассосется! После 12 июня беременность вступила в необратимую фазу. Мы беременны войной, вот что, подумал я. Дай бог, если холодной. В Киеве кажется, что если демонстрировать дружелюбие и не касаться в беседах с московским вождем сорока восьми запретных пунктов, то обстановка постепенно нормализуется (...) Ну да. Он нам покажет сорок восемь пунктов. Он нам покажет корректность и дружелюбие. Готовьтесь, мои коллеги. Он нам покажет «конструктивное сотрудничество двух держав на взаимовыгодной основе», дорогой премьер. В сорок восемь часов».


Послесловие к роману написала Валерия Новодворская. Ее текст был лестным для романиста, но столь беспросветным по тональности, что ни в одно издание, кроме самого первого, послесловие не попало: прочие издатели шарахались от неутешительных прогнозов Валерии Ильиничны, как пряничный человечек от садовой лейки.


В 1995 году, когда почти одновременно в России вышло три издания романа (в Саратове, Москве и Смоленске), я решил выпустить эту книгу где-нибудь в дальнем зарубежье. Я выбрал Париж и попросил у Виктора Пелевина (с которым мы в ту пору приятельствовали) познакомить меня с его французской переводчицей. Виктор дал мне адрес, я послал ей книгу и почти год не получал ответа. А когда она все-таки мне позвонила, на календаре был август 1996 года. Переводчица сказала, что книга любопытная, но уже не актуальная: на реальных выборах победил умеренный Борис Ельцин, а вовсе никакой не страшный агрессор, способный поставить мир на уши. А потому, мол, злободневность моей антиутопии естественно сошла на нет.


Мне было жаль, что парижское издание не состоится, хотя в словах переводчицы о «недолговечности» сюжета романа была (как мне поначалу казалось) некая правота. Я и сам допускал, что срок жизни романа «Убить президента» – года два-три, от силы пять.


Увы, я ошибся. За два прошедших десятилетия роман-предупреждение не так сильно устарел – впору выпускать седьмое издание с минимальным апгрейдом или даже без него. Понятно, что нынешний читатель разглядит за персонажами книги уже не тех, кого


когда-то имел в виду автор, но какая разница? Прототипы ушли, архетипы остались. Страх универсален и не подвержен инфляции. Как и двадцать лет назад, мы по-прежнему боимся одного и того же: насильственного возвращения страны к наихудшему варианту «светлого прошлого», за колючую проволоку единомыслия и на грань «великого похолодания», когда на фоне «патриотической» истерии идея захвата высокопоставленных заложников не будет выглядеть такой уж непроходимо сумасшедшей...


А почему, вы полагаете, в реальности-2014 лидеры стран «восьмерки», подумав, решили не приезжать на саммит в Россию? Береженого бог бережет.

http://fn-volga.ru/article/view/id/179

LinkLeave a comment

воистину абырвалг [Mar. 9th, 2014|03:02 pm]
[Tags|, ]

Абырвалг товарища Бульбы



Книга о том, как известный режиссер вступил в компартию и сия пучина поглотила его

Владимир Бортко. Нужна ли России правда?   М.: «ÐÐ»Ð³Ð¾Ñ€Ð¸Ñ‚м», 2014. — 208 с

Владимир Бортко. Нужна ли России правда? М.: «Алгоритм», 2014. — 208 с


Эффектный подзаголовок книги кинорежиссера Владимира Бортко — «Записки идиота» — отчасти мистифицирует читателя. На самом деле это никакие не записки, а сборник речей, произнесенных режиссером-депутатом в ходе думских заседаний и партийных форумов, плюс одна газетная статья, двенадцать интервью и скрипты трех радиопрограмм и двух телепередач, в которых народный артист России принимал участие.

Напомним, что свой первый полнометражный фильм Бортко снял в 1975-м, а прославился в 1980-е, когда и были опубликованы его большие интервью. Таким образом, книга, вышедшая в «Алгоритме», могла бы стать вчетверо толще, если бы издатели не сузили временные рамки. В книге представлено преимущественно последнее пятилетие — годы, когда режиссер уже вступил в российскую компартию и избрался депутатом Госдумы. С одной стороны, образ героя книги обрел цельность. С другой стороны, читателя лишили возможности увидеть творческого человека в развитии, понаблюдать за его духовно-нравственной эволюцией, вместо процесса мы сразу обрели результат — партбилет с профилем Ильича и думский мандат. А ведь это было бы интересно. Случается, что человек, пройдя тернистым путем самопознания, в солидном возрасте вступает в лоно церкви и меняет привычный образ жизни. Он становится благочестив, постится, отвергает соблазны и т. п. Бортко выбрал иную дорогу. По причинам, так и оставшимся за кадром, он на седьмом десятке лет пришел не к Богу, а к Геннадию Андреевичу Зюганову. Впрочем, если верить автору, разница не так уж велика, поскольку, мол, христианство в его православном изводе — в отличие от жадновато-прижимистого протестантизма — «в какой-то степени корреспондируется с социализмом». А если учесть, что «предсказанный и ожидаемый крах капитализма» практически наступил, нет «другого пути для выживания человечества, чем социализм». Ну не удалась в России первая попытка, и что? Разве нельзя снять дубль №2? Проведем эксперимент еще разок — «и говорю вам, будем жить при коммунизме, но уже с айфонами и с BMW».

У самого Бортко, по его признанию, кстати, уже «есть автомобиль BMW-семерка, машина премиум-класса», хотя до светлого будущего в целом далеко. В стране много нерешенных проблем. Например, иностранцы «захватили почти все», и даже «в своей столице русские составляют этническое меньшинство». А придуманные либералами «общечеловеческие ценности» между тем «вступили в противоречие с традиционными русскими ценностными ориентирами». Ведь именно либералы в 1917-м «развалили страну», а сейчас играют со спичками: «Пусть тут хоть все сгорит, лишь бы торжествовала либеральная идея».

Однако против либеральной заразы есть снадобье. Во-первых, это Мавзолей, «который является символом могущества нашей страны». Во-вторых, «традиционный коллективизм» народа, проистекающий из «готовности сплотиться вокруг вождя». Надо только послать к черту ВТО, ввести «сухой закон», запретить аборты, вернуть смертную казнь — и будет счастье.

При чтении книги Бортко трудно отделаться от чувства мучительной неловкости. Творец нацепил ярмо пропагандиста. Художник со своей интонацией вписался в ряды товарищей, «работающих в буржуазном парламенте», и сразу же заговорил нафталинным голосом инструктора райкома («в частной беседе с членом ЦК тов. Беловым я узнал, что конфликт внутри организации имеет глубинные корни»). Постановщик популярных экранизаций Михаила Булгакова — «Собачьего сердца» и «Мастера и Маргариты» — фактически объявил об отказе от профессии («кино, режиссура для меня теперь хобби»). Когда же он все-таки выкроил время между пленарными заседаниями и снял экранизацию «Тараса Бульбы», то в интервью назвал старого Тараса «частью угнетенного народа», а юного Андрия — агентом Запада. После чего пожелал, чтобы после просмотра его картины зрители «пошли бы дружными рядами записываться в КПРФ». Идиллия, да и только.

Недавно вышел уже второй сезон новой экранизации Булгакова — сериала «Записки юного врача». Правда, сняли его в Англии, и постановщик уже не Бортко. Тому сейчас некогда: много работы в Госдуме, да и «партия стоит на переломе своей истории». Но если даже режиссер снова найдет немного времени на кино, то у него есть проект поинтереснее булгаковских — фильм о Сталине, «самой оболганной личности во всем ХХ веке», «мощнейшем деятеле русской истории», который «объединил славян от Адриатики до Тихого океана» и «за 30 лет сделал нашу страну самой читающей». Думаете, почему при Сталине был железный занавес? Потому что вождь «понимал, что должно быть хорошо людям, которые здесь живут...» «Профессор, ети твою мать!» — как выразился совсем по другому поводу товарищ Шариков из «Собачьего сердца».


http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/79874-abyrvalg-tovarishcha-bulby
LinkLeave a comment

по минному полю конъюнктуры [Feb. 28th, 2014|08:59 am]
[Tags|, ]

23.02.2014 | Роман Арбитман

Шершавым языком



Евгений Евтушенко, оказывается, способен «пройти по минному полю конъюнктуры без окончательных потерь»

Шершавым языком

В России, случалось, возводили памятники живым вождям. Живым поэтам — никогда. Легко представить, как товарищ Сталин инспектирует монументы товарищу Сталину. Но вообразить, как Пушкин назначает встречу у памятника Пушкина на Тверском бульваре, мог бы только человек с необузданной фантазией. Ответвление традиционной книжной «ЖЗЛ» — серия «ЖЗЛ. Биография продолжается» — было придумано в издательстве «Молодая гвардия» специально для здравствующих партийно-государственных персон высокого ранга. Уже вышли в свет строгие серо-серебристые тома жизнеописаний Путина, Зюганова, Примакова, Степашина, Кастро. И вдруг — Евтушенко, автор знаменитых строк «Со мною вот что происходит», «Окно выходит в белые деревья», «Ты спрашивала шепотом» и т. д. Но появление этого литпамятника выглядит парадоксальным лишь до тех пор, пока мы считаем стихотворческую составляющую главной в биографии поэта Евтушенко. Если же рассматривать литературу как неглавную работу видного общественного деятеля Евтушенко, новая книга прекрасно вписывается в приведенный выше ряд. Для биографа его герой прежде всего «медийная фигура», и этот тезис подтверждается газетными выдержками, маршрутом перемещений по миру и подборкой фото: Евтушенко с Гагариным и Сикейросом, Никсоном и Пикассо, Шостаковичем и Робертом Кеннеди, на обложке «Тайм» и на съездовской трибуне на фоне Михаила Горбачева. Нельзя сказать, что в семисотстраничной книге совсем уж обойдена вниманием собственно поэтика Евтушенко. Кое-какая мелочишка перепадает и музам. «Он пишет ямбы-хореи, рифмует чистенько», «с метафорами он не мудрит», «стих совпадал с широким шагом молодого зоркого человека», «стилистика стихов прирастает новыми объемами и красками», налицо «свежий выдох, достойный нового поэта» и «живой коловорот стихотворства». Ну и прочая «лирическая влага», «навзрыдные ноты», самородки «среди водных потоков лишнего», «нравоучительная линия, протянувшаяся поднесь», и «космогоническая интуиция Большого взрыва». Право же, лучше уж вообще никакого разбора стихов, чем такой. Автор книги — профессиональный литератор, и тем досаднее то и дело спотыкаться о его корявый слог: «надписательские структуры перевели стрелку инициативы», «в некоторых головах может возникнуть вопрос», «в лице Смелякова наглядно подтвердилась мысль Мандельштама», «Япония надолго запала в него», «Евтушенко нацелен на все группы мирового народонаселения», «он выходит на дорогу разлучения с нехудшим, непустоголовым читателем» и прочие перлы. Автор не скажет в простоте: юный Женя, дескать, мог бы стать шпаной. О нет, «ему грозил преступный жребий многих сверстников». Биограф стихотворца движется не от стиха к стиху, но от поступка к поступку. Хотя автор считает книгу почти «дифирамбической» и декларирует симпатию к герою, тот жестко пришпилен к календарю. У Евтушенко «нашлось то, что понадобилось времени, ибо оно, время, течет по жилам этого поэта», он «впускает в стихи биографию времени», «ультразвук времени ложился на его голос», в его стихах «густо концентрировалась вся проблематика тех дней». Ради того чтобы «остро поговорить о насущем», герой книги способен «пройти по минному полю конъюнктуры без окончательных потерь». Как? Благодаря умному комромиссу. В качестве образцового примера такого компромисса автор приводит историю первой публикации в СССР романа «Мастер и Маргарита», который, мол, пусть и с купюрами, но все же увидел свет хлопотами «главного редактора журнала «Москва» Михаила Алексеева». По мнению биографа Евтушенко, из этого случая его герой извлек важный урок: «За помощью в трудные минуты можно обратиться к людям консервативным (каким был Алексеев), нежели шумно свободомыслящим». На самом деле в 1966—1967-м главным редактором журнала был еще Евгений Поповкин, и именно ему принадлежит честь публикации булгаковского шедевра. А Михаил Алексеев, пришедший в «Москву» годом позже, стал публикатором другого романа — «Ягодных мест» Евтушенко. Маленькая разница. Впрочем, главный герой «Евтушенко. Love Story» отчасти и сам виноват, что в книге о нем произрастает подобный литературный чертополох. До изящной ли словесности биографу человека, который «принародно стенографирует происходящую на глазах историю»? Тут бы успеть запечатлеть все вехи эпохи: Сталина в Мавзолее, танки в Праге, голубя в Сантьяго, снег в Токио... Когда-то Евтушенко неосторожно написал, что «поэт в России больше, чем поэт», и эта строка намертво вцепилась в него самого. «Конечно, поэт в России больше, чем поэт, но почему из этого получается, что поэзия в России меньше, чем поэзия?» — однажды иронически заметил Михаил Гаспаров. Эта фраза вполне подошла бы в качестве эпиграфа к книге Ильи Фаликова.

http://www.profile.ru/archive/item/79239
LinkLeave a comment

"направление" писателя Полякова [Feb. 19th, 2014|02:58 am]
[Tags|, ]

Культура»
  • Книги
    15.02.2014 | Роман Арбитман


    Право на трехразовое питание



    Видный писатель Юрий Поляков доказал, что оппозиционность — явление относительное

    Право на трехразовое питание


    Судя по статьям, вошедшим в этот сборник, член президиума Совета по культуре и искусству при президенте РФ, член центрального штаба Общероссийского народного фронта и доверенное лицо В.В. Путина на последних президентских выборах писатель Юрий Поляков — человек редкостного бесстрашия. Он не может поступиться своим принципом: «Мыслящий человек всегда оппозиционен существующему порядку». Уже на первых страницах мы найдем рассуждения о «неслыханном упадке национальной науки и культуры», о «полной утрате властью нравственного авторитета», о «запредельной коррупции среди чиновничества, включая самый высший эшелон», о «государственной лжи» на «развязно-однопартийном» телевидении, которое «вбивает в голову единомыслие» и представляет «тех, кто пошел на митинги, полудурками», о том, что «кремлевская власть давно заткнула себе уши», не желая знать правду, и о том, что «у нас появилась, наконец, общенациональная идея, пусть и временная: «Президента — в отставку!..». Сто-о-оп! Господа присяжные заседатели, не учитывайте предыдущий абзац. Увлекшись цитированием, я забыл поглядеть на даты под статьями. Нет, это не о нынешней власти написано, а о прежней, кроваво-антинародной, и в оппозиции автор был именно к ней. Писатель, кстати, за убеждения пострадал — не так сильно, как Достоевский, которого отправили на каторгу, или Солженицын, которого выслали. Но все же пострадал. «Меня занесли в какой-то черный список, — напоминает автор. — Из школьной программы разом вылетели мои повести… А «Литературная газета», где я прежде был любимым автором, закрыла передо мной редакционные двери». Пришлось писателю удалиться в изгнание — на страницы «Правды» и «Труда». Но в 2001 году, когда стране вернули сталинский гимн, вернули в «ЛГ» и Полякова — уже в качестве главного редактора. И, читая статьи, написанные им после 2001-го, видишь, что в новом столетии у писателя нет особых претензий к власти. Зачем? Ведь «сегодня патриотизм опять в чести», «началось восстановление державы», власть строит «национально сориентированную демократию в отдельно взятой стране». Если Поляков и укоряет начальство, то лишь за то, что оно деликатничает, слишком медленно выкорчевывая наследие мрачных времен, когда «нас с вами лишили законного права на трехразовое сбалансированное питание». Постепенно книга превращается в благонамеренный реестр жалоб, адресованных наверх. Вынесенная в заглавие лезгинка на Красной площади не слишком автору по душе, но есть кое-что похуже. Писателя беспокоят многое и многие — на каждую из букв алфавита. Вот, например. А — Аксенов и другие писатели, «равнодушные к самой идее патриотизма и суверенитета России», а также американизм («неутомимый») В. Познера. Б — Бродский, которого «насаждают в школе, как картошку при Екатерине», и литпремия «Большая книга» («либеральный междусобойчик»), а еще Болотная площадь, куда ходят любимцы упомянутой «Большой книги» — авторы, «которые последние пятнадцать лет только тем и занимались, что ухудшали образ нашей страны в глазах мирового сообщества». В — «визгливо-самоуверенный тон» либеральных СМИ. Г — певец и текстовик Газманов Олег, захвативший монополию в «официально-духоподъемных жанрах» (а ведь есть и другие патриоты, умеющие рифмовать не хуже!). Д — девяностые, «разрушительные и хламообразующие» годы, когда «человека с государственно-патриотическими взглядами» не включали в международные официальные писательские делегации (а вон те, которые пятнадцать лет ухудшали, до сих пор не вылезают из Парижей за госсчет!). Е — Ельцин (тут без вариантов). И — интеллигенция («каста, озабоченная своими узкими корпоративными интересами») и ирония, неприятная тем, что «не созидательна». Ну и так далее, включая О — «оскудение державности», П — «потерю исконных наших земель», Р — расстрел парламента в 1993 году и Рубинштейна (Льва), порицаемого за «карточные махинации в области поэзии», У — «упадок общественных нравов» и Улицкую Людмилу с ее «иудео-христианскими метаниями»... Нельзя сказать, что автора раздражают все его известные коллеги. Высоцкому, например, Поляков ставит в заслугу «испепеляющую искренность», которая сделала его «властителем душ целого поколения». Заодно Поляков напоминает, что и сам он тоже «всегда был искренним в своих суждениях». И он, в отличие от кое-кого, — «профессиональный поэт», а уж его проза «занимает первые места в рейтингах продаж». Так отчего же он сам до сих пор не сделался властителем душ и дум? Не оттого ли, что «мыслящий тростник» чересчур гибок? Не потому ли, что его оппозиционность скукоживается, едва власть гладит по шерстке? «Я и сам литератор протестного направления, — пишет автор. — Но всему есть мера!» Похоже, для Полякова эпохи нулевых эта «мера» и стала «направлением».</p>
    Культура»

    http://www.profile.ru/kultura/knigi/item/79085-pravo-na-trekhrazovoe-pitanie
  • LinkLeave a comment

    Старый дуб на новых рельсах [Jan. 20th, 2014|11:13 pm]
    [Tags|, ]

    Старый дуб на новых рельсах


    Из автора «Туманности Андромеды» вытесали эзотерического гуру


    Старый дуб  на новых рельсах

    Представьте себе человека, чья душа, «поднимаясь над временным, видела непреходящее», человека, который не забыл «то знание, которое было нам дано в зерне нашего духа», «вовремя прислушался и распознал верные сигналы, идущие из тонких миров». О ком это? О Иване Ефремове. Для кого-то он в первую очередь видный геолог и палеонтолог, доктор биологических наук, создатель тафономии. Для кого-то — по преимуществу фантаст, написавший «Туманность Андромеды» и «Час быка». И то, и другое, в общем, верно, но уж слишком плоско и приземленно. Поэтому-то новейшие биографы Ивана Антоновича, соборно взявшись за его жизнеописание, стремятся смотреть шире и мыслить глубже. Для Ольги Ереминой и Николая Смирнова их персонаж оказывается прежде всего великим духовидцем. Он «отчетливо видел внутренним взором пройденные им пути», прозревал «ясный свет знания» сквозь «напластования веков», был «человеком, понимающим ослепительную силу света» и «знатоком, приобщенным к высшим загадкам человеческого бытия». Увы, биографы связаны канонами серии «ЖЗЛ» и не могут почти 700 страниц посвятить глубинным струнам и тонким мирам. Приходится писать про детство—отрочество—юность и иные скучные материи. Пока герой пользуется обычным, то есть непровидческим, зрением, Ефремов-мальчик и Ефремов-юноша для авторов практически неразличимы («широко раскрытые глаза Вани смотрят прямо», «мальчик пытливо вглядывался в мир, кипевший вокруг», «Иван с живостью вглядывался в жизнь народа» и т. п.). Оживляются биографы лишь тогда, когда дело доходит до «глубоких раздумий и вчувствования в предмет, необходимых для духовных практик». В эти моменты Ефремова-путешественника, завороженного «неоглядными далями», вдруг осеняет «исконная мудрость человека, осознающего лес, реку, озеро и себя единым организмом», а Ефремов-геолог, выйдя на оперативный простор, сразу же зрит в корень: «Иван мощно ощутил величие геологических преобразований», «Иван ощутил необходимость шире взглянуть на вопрос добычи медной руды»... В предисловии Еремина и Смирнов отважно посулили читателям «художественную биографию Ефремова, чтобы увлекательная, богатая жизнь героя была представлена живо и подробно на фоне важнейших событий эпохи», но обещаний не сдержали. Желание не упустить подробностей превратило книгу в склад необязательных цитат из третьестепенных источников. Вместо исторической аналитики читателю достался неотрефлексированный газетный пафос («стремление сшить стальными стежками Сибирь и Дальний Восток жило в умах и сердцах советских людей», «не ради личного обогащения, а ради создания нового облика страны придут сюда люди»). «Художественность» обернулась дурной беллетристикой («Шептались березы над тропинкой, по которой гулял Ефремов... Заря охватила полнеба... Колосья мягкие, но уже тяжелые от наливающегося зерна. Тянуло запахом овина... Темная облачная полоса перечеркнула зарю, и сразу повеяло тревогой»). Живость и увлекательность при ближайшем рассмотрении оказались анекдотическими штампами («глаза с доброй смешинкой», «жарким огнем горела в нем жажда странствий») и настоящими перлами: «будучи ежеминутно готовым свалиться в воду», «академия перестраивалась на новые рельсы», «кряжистый, как старый дуб, с жилистыми руками»... Вы видели дуб с руками? Такие не растут даже на фантастической планете Торманс! Кстати, о фантастике. Конец 50-х и начало 60-х годов ХХ века — время становления отечественной научно-фантастической литературы: закат фантастики «ближнего прицела», перемещения места действия в космос, споры о человеке будущего, заметные дебюты (Стругацкие, Биленкин, Гансовский), схватки с цензурой. Ефремов не чурался литературных битв, не боялся идти наперекор, не щадил амбиций... Вот тут бы нашим авторам и развернуться, но нет: эта сторона биографии героя затронута по касательной. Фантастика мало интересна биографам, они и не пытаются анализировать произведения, отделываясь невнятицей («Мощная новизна идеи туго разводила пространство воображения, закручивая густые разноцветные сюжеты»). А уж если авторы затеют разбор текстов, то все начнется и закончится сравнением выборочных ефремовских цитат с постулатами агни-йоги и навязчивое перетолковывание сюжетов романов в эротическом духе. «Нуль-пространство — ось мира, аналог мужчины, вокруг которого женщина-вселенная ведет свой тантрический танец. Летающие внутри женщины анамезонные звездолеты имеют мужскую форму». При чтении этих и подобных глубокомысленных пассажей невольно вспоминается анекдот о Фрейде и сигаре. Может быть, Вселенная — это только Вселенная, а звездолеты — всего лишь звездолеты?

    http://www.profile.ru/archive/item/78550

    Link2 comments|Leave a comment

    Роман Арбитман: "Лимонов вбил еще один гвоздь в гроб своей литературной репутации" [Dec. 6th, 2013|01:20 am]
    [Tags|, , ]

    Известный писатель-бузотер Эдуард Лимонов вбил еще один гвоздь в гроб своей литературной репутации.

    Номер: 


    Профиль 838

    В предисловии к сборнику рассказов о своей жизни Эдуард Лимонов весел, бодр и понур одновременно. Это объяснимо: было время, когда власть считала пожилого эпатажника бунтовщиком хуже Пугачева и даже украсила литературную биографию автора романа «Это я — Эдичка» тюремной виньеткой. Таким образом наш герой оказался в компании Сервантеса, Достоевского, Уайльда, О. Генри и прочих писателей-сидельцев. Но вскоре, однако, на политическом олимпе смекнули, что ненароком перепутали жанры, что тут не драма, а скорее оперетта пополам с клоунадой. Седобородого хулигана выпустили и дали указание органам впредь не слишком мариновать дедулю в автозаках.

    Что дальше? Писатель мог вернуться к ремеслу портного и шить элите дерзкие авторские брючата с лейблом-лимонкой. Или можно было уйти на ставку в кремлевский агитпроп и упаковывать в колкие газетные колонки ревность полинявшего мачо к более свежим ньюсмейкерам. А еще можно было послать к черту хитрого биографа-француза и написать о себе самом книжку для «ЖЗЛ»...

    Однако, судя по всему, Лимонов выбрал вариант нестандартный. Раз уж граф Монте-Кристо усох до размеров Неуловимого Джо, надо подыскать и мишени поближе — на расстоянии плевка. Проще всего отыграться на критиках, но не тех, кто бранит, а тех, кто превозносит, твердя о твоем высоком художественном даре «живого русского классика». Ну разве не прикольно выставить глупцами тех, кто чистосердечно сравнивает тебя с Александром Сергеевичем и Львом Николаевичем?
    Какие уж там, прости господи, Пушкин или Толстой! Сто и один текст нового лимоновского сборника уступают даже тысяче и одной сказке Шахерезады, причем буквально во всем: в стройности, цельности, логике и фантазии. По десяти книжным разделам без особого прилежания расфасованы обрывки и клочки, сочиненные для столичного глянца. Образ повествователя повсюду статичен — эдакий гибрид Хлестакова, Че Гевары и чудища Франкенштейна: «Я старше и тоньше всех», «человек с моим опытом имеет право на такое заявление», «перед дверью — очередь с букетами, но меня проводят вне очереди», «при моем вступлении в зал все встрепенулись» и т. п.

    Во всех разделах книги бросаются в глаза многочисленные самоповторы, которые никто не удосужился выполоть. Дважды, к примеру, рассказана история алтайца Лехи и его драчливой кобылы, дважды описано путешествие в Венецию с чужим паспортом, дважды повествуется о намерениях Павла I завоевать Индию и дважды мы прочтем о том, как за день до случайной встречи с Романом Полански рассказчику врезали трубой по башке. Глубокая мысль о том, что «Гитлер был последним немецким романтиком», тоже повторяется два раза — в середине и в конце. А то вдруг мы забудем, что вождь Третьего рейха не просто убийца, а человек, состоявший в духовном родстве с Гегелем, Шиллером, Гофманом и прочими приличными гражданами?
    В книге преобладает минималистическая стилистика букваря («Павел идет на разведку. За ним следуют охранники». «На нем были темные очки. Четыре офицера были из Москвы. На всех были вязаные шапочки», «Поезд катит. Вагон плацкартный. Степь синяя»). Однако чуть ли не в каждом рассказе можно найти фразы, словно написанные на иностранном языке и затем переведенные на русский с помощью компьютера: «Мы насчитываем в восемь километров длину каравана встречных автомобилей», «сменил в своей жизни множество целых коллективов соседей по жизни», «везомые баржей дрова имеют белую кору», «образовался густой трагизм от этого свидания», «вспыхнул глазами в Игоря» и пр.

    Временами текст и вовсе превращается в ребус. «Мы стали жить вместе. Ей было шестнадцать, и она училась еще в школе. В ноябре 1998 года Министерство юстиции не зарегистрировало нас как политическую партию». На этом месте мучительно размышляешь, зачем героям регистрировать отношения не в загсе, а в Минюсте, пока не понимаешь, что последнее предложение не о браке, а уже о партии нацболов. «Недавно меня предал Голубович — выступил в составе антипартийной группы против меня». Ага, ну теперь-то ясно. Это все козни «и-примкнувшего-к-ним-Шепилова»...

    Уфф! Пять сотен книжных страниц одолеваешь, как полосу препятствий. Кажется, до сих пор ни один критик не рискнул окончательно разделаться с мифом о крупном таланте писателя Лимонова. Так что никто не мешает самому писателю Лимонову эффектно наверстать упущенное и назло ценителям совершить эстетическое харакири. Что ж, если такая литературная провокация и была сверхзадачей книги, то Эдуард Вениаминович справился блестяще. А редактору Елене Шубиной — отдельное спасибо.


    http://www.profile.ru/article/starik-savenko-78012
    LinkLeave a comment

    Вот Кашин обл, чей бешен зрак, [Nov. 25th, 2013|01:00 pm]
    [Tags|, ]

    Пиcал (в древности Иван Давыдов (ivand)
    2006-02-23 03:47:00

    Хочется
    написать оду. На взятие Яшина Кашиным. Или наоборот.

    Как-то так:

    Не рад сего дни демократ,
    Зане кремлевски серы сраки
    Лиют из клювищ склиской яд,
    Зловонною слюной разят
    Безумные собаки аки.

    Вот Кашин обл, чей бешен зрак,
    Кто ликом сродственен с луною,
    Друзей забывши, пук бумаг
    Покрыл, земных взыскуя благ,
    Неподобающей хулою
    .

    Ликует во дворце тиран,
    Грустит в Париже Геворкян...


    Дальше лень.
    http://ivand.livejournal.com/658599.html

    LinkLeave a comment

    Липскеров и червяк в салате [Nov. 3rd, 2013|08:25 pm]
    [Tags|, ]

    Лично я помню Липскерова только как соавтора (с Гордоном) открытого письма против МБХ. Типа не фиг его защищать.
    А Роман Арбитман еще и ест (и читает) его произведения. и даже пишет на них рецензии.

    СОЗВЕЗДИЕ БОЛЬШОЙ ЖРАТВЫ

    СТАТЬЯ | 3. НОЯБРЯ 2013 - 7:40 | АВТОР: РОМАН АРБИТМАН

    К Дмитрию Липскерову столичная критика благосклонна. Журнал «Медведь» хвалит за стиль, «Афиша» — за концептуальность, Cosmopolitan и ELLE — за демократичные цены.
    НОМЕР:
    Профиль 835

    Обычная публика не столь любезна и временами ворчит в комментах: одному нахамил метрдотель, другой долго дожидался сдачи, а какой-то бедолага вообще углядел в салате червя.

    Как вы уже, наверное, догадались, предыдущий абзац посвящен не литератору Липскерову, но Липскерову-коммерсанту — владельцу сети московских ресторанов. Дело в том, что сам Дмитрий Михайлович объявил о своем нежелании разделять обе ипостаси: мол, у него два полушария в мозге. «Одно занимается коммерцией, другое — литературой. Не мешает, наоборот, помогает!» Что ж, автору виднее. Возможно, гармония его мозговых полушарий поможет заодно и рецензенту новой книги писателя.
    Для начала познакомимся с фирменным блюдом, то есть с героями. «Я люблю фаршированного карпа! — провозглашал Диоген. — Я люблю эту рыбу за то, что она самая вкусная!» Речь идет, понятно, не о древнегреческом философе, а о его тезке, военвраче-проктологе Ласкине. Во время службы в Афганистане тот усыновил мальчика Ислама, внука казненного моджахеда, переименовал в Ивана и перевез в СССР. Будущий главный персонаж книги в горах голодал, перебиваясь козлятиной, но на новом месте включил в рацион рыбу-фиш и стал богатырем с фантастическим аппетитом. Прошли годы. В размышлении, чего бы покушать, Иван глотает кусочек антиматерии, найденной у пруда. После этого с героем происходят странные метаморфозы: он деревенеет, превращаясь из человека в музыкальный инструмент ксилофон. Попутно он приобретает способность к ясновидению и левитации; теперь ему открыты все тайны Земли и Космоса...
    Ну как вам меню? Экзотично? То ли еще будет: раз уж текст романа сервирован к столу в редакции Елены Шубиной, нас ожидает чтение для гурманов. Подобно ресторанам Липскерова, его свеженаписанный роман устроен по принципу шведского стола: заплативший за вход набирает на поднос кучу всякой всячины. Правда, есть-то можно по очереди, а вот читать приходится все сразу, поливая пирожные кетчупом и намазывая конфитюр на бифштекс.
    Но продолжим. Пора представить других персонажей, положительных и нет. Среди первых — ксилофонистка Настя Переменчивая, влюбленная в Ивана, и импресарио Жагин, который под влиянием Ивана почти отказался от стяжательства. В компании двух апостолов человек-инструмент, уже наполовину деревянный, но несломленный, едет на гастроли в провинцию, чтобы под гипнотизирующий ксилофонный звон проповедовать местной элите учение о бесконечности Вселенной и, как следствие, о личном бессмертии. По правде говоря, Ванина мудрость взята Липскеровым напрокат — отчасти у физика Хью Эверетта III, который еще в 1957 году заложил основы теории мультиверсума, отчасти у юного Левки Гайзера из повести Владимира Тендрякова «Весенние перевертыши», где сходный набор идей занимал пару абзацев.
    На беду Ивана два отрицательных героя романа, психиатр-маньяк Яков Михайлович и его сын, получеловек-полудятел Викентий, верят в оригинальность заемных откровений героя. Психиатр, считая себя воплощением материи, хочет дать бой Ивану как средоточию веры и духа. Однако перед этим даже злодеям необходимо подкрепиться: «Родственные связи — главное! Съешь котлет. Кстати, вкусные». К счастью, и апостолы не страдают отсутствием аппетита: незадолго до того, как голова импресарио превратится в новую планету (есть в финале и такой оптимистический сюжет), Жагин заглотнет пятнадцать сырников и отправит в ротище «всю яичницу с четырьмя солнцами». Ам-ам — добро побеждает зло.
    Еда для профессионального ресторатора — универсальный барометр. Каждый изгиб сюжета нам подадут в специях кулинарных аллюзий. Если отчим Вани «воздержится от барана, удовлетворившись курицей», то судьба мальчика изменится. Если Настя задорно «хрустнула огурцом» и помидоры «вспыхнули багровым рассветом в эмалированной миске», то впереди маячит романтическая сцена, а сексуальный акт будет похож на акт гастрономический (герою под силу «всосать Настину невинность, как мякоть хурмы»). Даже членовредительство прописано в меню отдельной строкой. Когда Иван, уснув у батареи, получит ожог, писатель с дотошностью заметит: «Правая щека почти зажарилась в котлету». Хорошо, что автор не уточнит, в какую именно — пожарскую или по-киевски.
    Впрочем, не будем строги к Липскерову. У его потенциального читателя есть право выбора между книгой и шведским столом: цены примерно одинаковые. И в конце концов богиня Кулина, покровительница общепита, только с богом коммерции Гермесом состоит в хороших отношениях, а с музами изящной словесности — Эрато, Каллиопой и Евтерпой — уж как получится.

    http://www.profile.ru/article/sozvezdie-bolshoi-zhratvy-v-novom-romane-lipskerova-tainy-vselennoi-postigayut-s-pomoshchyu-
    Link3 comments|Leave a comment

    Чегоданов и Громобоев [Oct. 17th, 2013|02:59 pm]
    [Tags|, , , ]

    КРЕМЛЕВСКИЕ СКАЗКИ: Опубликован новый роман Александра Проханова «Время золотое»
    История о том, как добрый молодец — помощник президента всю оппозицию посрамил

    Не все молодые слушатели «Эха Москвы» знают, что Александр Проханов не только ведущий радиопрограммы, но и автор прозы.
    Профиль 832


    Не все молодые слушатели «Эха Москвы» знают, что Александр Проханов не только ведущий радиопрограммы, но и автор прозы. И хотя его книги пока не включены в школьный курс литературы, но они могут очень пригодиться будущим старшеклассникам, которые, возможно, станут собирать материал для сочинения на тему «Образ Владислава Суркова в русской литературе». Еще в 2006 году Владислав Юрьевич возник у Проханова в романе «Теплоход «Иосиф Бродский» — под именем Василия Есаула. Этот прагматик, интеллектуал и патриот в одном лице вступает в схватку с паноптикумом существ из босховских кошмаров. Он разоблачает заговор антирусских сил, отвечает на него духоподъемным контрзаговором и спасает тело России-колобка от хищных посягательств мировой лисы-закулисы.


    В новой прохановской книге Суркова зовут Андреем Бекетовым, и спасение России — по-прежнему главное дело его жизни. Не так давно он был правой рукой президента Федора Чегоданова и помогал сюзерену (невысокому человеку «с восторженной синевой в озаренных глазах») подморозить страну, чтобы вырастить «кристалл молодого Русского государства». Затея удалась, но потом Федор Федорович поддался на уговоры Запада и не пошел на третий срок. Отправив Бекетова в отставку, он стал простым премьер-министром, а президентское кресло в Кремле, «мистическом ковчеге русской истории», доверил болтуну Стоцкому. А теперь, когда Чегоданов решается вновь идти в президенты, имперский кристалл уже подтекает со всех сторон.

    Среди противников Федора Федоровича есть враги внешние и внутренние. Внешние — это привычно зловредные американцы (которые «устанавливают на Аляске системы новых вооружений, способных воздействовать на биосферу России») и «мировое еврейство» (которое «следит за процессами в России и участвует в них напрямую»). Но куда страшнее враг внутренний. Протестная волна выталкивает на Болотную площадь «толпу, похожую на зверя». Во главе толпы — Иван Градобоев. Это зверь с «бычьим лбом и яростными немигающими глазами», «чудовище, порождение спальных районов, черных подворотен...»

    Да, броня ОМОНа еще крепка, дубинки его еще быстры, Центризбирком еще на стороне Кремля, но каждый митинг на Болотной отнимает проценты рейтинга Чегоданова. Спасти его может лишь чудо, поэтому в Москву вызван Бекетов. Его просят помочь — ради будущего страны. Если бычий лоб одолеет озаренные глаза, имперской мечте крышка: «Россию рассекут на несколько частей», «отдадут под эгиду иностранных корпораций», «лишат ядерного оружия, уничтожат все ракеты, и навсегда исчезнет свободный русский народ».

    Поскольку для Бекетова Родина на первом месте, он согласен помочь. Как у всякого сказочного героя, у него есть три... нет, не желания, а волшебных инструмента. Первый — «пленительный голос», способный заворожить всякого оппозиционера. Второй — магическая власть над Еленой, подругой Градобоева. Третий — крошка-диктофон в кармане. Так что Елена предаст избранника, магия Бекетова развяжет языки вождей оппозиции, а диктофон запишет их высказывания друг о друге. В день, когда разномастная толпа будет готова штурмовать Кремль, записи выплывут, вожди перессорятся, а зубчатая твердыня уцелеет.

    У романа, изданного трехтысячным тиражом, вряд ли отыщется много благодарных читателей. Даже адептов кремлевской мистики не может порадовать мысль, что магия измельчала до прослушки, а к высокой цели ведут провокации в духе Азефа. Сюжет книги взят из позавчерашних газет и неряшливо аранжирован привычными для автора тошнотворными физиологизмами (чего стоит сцена потрошения свиньи в эфире ТВ) или восхвалениями Сталина. Даже традиционный прохановский эротизм превращен тут в дежурное блюдо. «Он целовал ее ноги, чуткий живот, вьющийся теплый лобок» (Чегоданов и его женщина), «он целовал ее шею, плечи, грудь, прижимался горячим лицом к животу» (Градобоев и его женщина), «он целовал ее шею, ее открытую грудь, и она чувствовала, как от его поцелуев наливаются и твердеют соски» (а это уже Бекетов и его женщина). Как видим, отличия минимальны: похоже, на сей раз возобладал коммерческий принцип экономии усилий. Если эротика — довесок к политическому блюду, надо ли изобретать что-то эксклюзивное? Отметились — и ладно...

    Вскоре после выхода книги в свет Александр Проханов пригласил в эфир «Эха Москвы» Алексея Навального и под конец программы сознался, что гость послужил прототипом одного из «оранжистов» (то есть Градобоева). После чего попросил его прочесть роман и добавил: «Очень надеюсь, что, может быть, он вас предостережет от тех опасностей или, может быть, ошибок, которые вас впереди подстерегают». Ну теперь-то, конечно, Алексей Анатольевич будет настороже: не станет слушать советов Суркова, а если тот сам заявится в штаб оппозиции, то будет обыскан на предмет скрытого микрофона. Спасибо Проханову — предупредил.

    http://www.profile.ru/article/kremlevskie-skazki-opublikovan-novyi-roman-aleksandra-prokhanova-%C2%ABvremya-zolotoe%C2%BB-77504

    Link1 comment|Leave a comment

    Арбитман о новом романе Санаева [Jul. 17th, 2013|04:23 pm]
    [Tags|, ]

    из пропущенного

    ДОСТАНЬТЕ МЕНЯ ИЗ-ЗА ПЛИНТУСА! Десять лет спустя у Павла Санаева выходит второй роман


    Увы, некоторые книги пишутся просто потому, что писателю время от времени необходимо напоминать о себе



    Профиль 818


    | Автор: Роман Арбитман
    </div>


    Павел Санаев. Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2. Роман. — М.: АСТ, 2013. — 480 с.






    Номер: 





    Достигнув 19 лет, московский юноша понимает: он — Раздолбай. Это больше чем прозвище, это почти диагноз. Учиться лень, работать не хочется, читать скучно. У него нет увлечений, друзей и девушки. Однажды родители дарят ему путевку в прибалтийский санаторий. Раздолбай нехотя принимает подарок. Он не знает, что скоро у него появятся новые знакомые, а с ними придут перемены...


    Павел Санаев — личность известная и разносторонняя. Зрители постарше помнят сделанные им переводы фильмов эпохи пиратского видео. Зрители помоложе знают его как режиссера зубодробительных кибертриллеров «На игре» и «На игре-2». Ну а те, кто следит за встречами Владимира Путина с культурбомондом, наверняка обратили внимание на человека, призывавшего усилить борьбу с Интернетом — опасным источником распространения «тяжелых наркотиков, которые

    делают людей идиотами». Этим взволнованным деятелем культуры был все тот же Павел Санаев. Но большинству российских граждан Павел Владимирович знаком прежде всего как создатель — и одновременно персонаж — книги «Похороните меня за плинтусом». Роман, написанный им в 26 лет, был выпущен отдельным изданием в 2003 году и стал очень популярным. В персонажах угадывались реальные люди — мать Елена Санаева, отчим Ролан Быков, дед Всеволод Санаев, а главная героиня, бабушка, выглядела тут подлинным чудовищем, чья ненавидящая любовь (или любовная ненависть) к внуку превращала жизнь семилетнего мальчика в кромешный ад. Повествователь исторг из себя комок боли и переплавил детские муки в пронзительный текст. Да, роман был выстроен на одном приеме, понятном уже через пару глав, и дальше нас ждали неминуемые повторы. Но все огрехи мы автору легко прощали — за искренность интонации и непридуманность описанных событий...

    И вот десять лет спустя у Павла Санаева выходит второй роман, в названии которого есть отсылка к предыдущему. Однако всякого, кто поверит в цифру 2, ждет разочарование: перед нами не более чем маркетинговая уловка. Читателю нравятся сиквелы? Ладно, пусть считается сиквелом. На самом деле — ничего подобного. И проблема даже не в том, что герой «Хроник» и Саша Савельев из «Похороните меня за плинтусом» — вообще разные люди, причем чисто биографически (в новом романе, например, свою бабушку Раздолбай «почти не знал»). Вторая книга оказывается противоположностью первой, словно их писали разные люди и по разным причинам: первую — потому, что не было иного способа избавиться от боли, вторую — потому, что писателю, если он не хочет остаться на бобах, положено иногда выдавать новые тексты.

    Увы, Павел Санаев из тех писателей, кто умеет вспоминать и переживать, но катастрофически не умеет придумывать. Так что, когда автору приходится строить сюжет, он начинает оглядываться по сторонам: от чего бы оттолкнуться, к чему бы прислониться.

    Сюжет «Хроник Раздолбая» смахивает на приключения деревянного человечка, но не Пиноккио, а его советского кузена Буратино. По режиссерской привычке автор книги раздает персонажам готовые роли. Изначально в романе есть Тортилла (мама) и папа Карло (отчим), а благодаря поездке в санаторий появятся и другие фигуранты. Алиса с Базилио — новые приятели Валера и Мартин. Красотка Мальвина — прекрасная пианистка Диана. Дуремар — мелкий спекулянт Сергей. Резонер Сверчок — верующий скрипач Миша (он пытается наставить нашего героя на путь истинный).

    Продажа детской железной дороги рифмуется с продажей азбуки, но никто не посягает на пять дукатов. У всех вокруг есть задача поважнее: открыть Раздолбаю какую-нибудь истину — на две, на три, на пять страниц — и переманить на свою сторону. Поскольку главный герой фантастически невежествен, он жадно впитывает любую банальность — но в чем провинился читатель? И зачем ему спотыкаться на фразах про «лучистые искорки» в глазах, про «волнительный холодок под ложечкой», про то, как «вспыхивали слайды счастливых минут» и как «бесстыжие лучи посыпались из ее глаз»? Это тоже коммерческий, но уж совсем убогий жанр...

    Как мы помним, книга «Похороните меня за плинтусом» завершалась только тогда, когда юный Саша выплескивал все свои страдания: осада двери, последние слова бабушки, ее похороны, конец. Новый роман расчетливо оборван на полуслове: вторая часть второй книги будет позже. Алиса с Базилио разбрелись кто куда, Дуремар разронял пиявок, но Золотой Ключик пока в тине, и Карабас еще за кадром. Жди, читатель, терпи, следи за рекламой.

    Право же, нам очень повезло, что хронику Саши Савельева написал и издал малоопытный в коммерции автор. Если бы за дело взялся Санаев нынешний, он бы заставил маленького Сашу помучиться еще для второго тома, а бабушку и вовсе бы сделал бессмертной, как Дункан Маклауд. А что? Полезная старушка, еще пригодится. 



    http://www.profile.ru/article/dostante-menya-izza-plintusa-desyat-let-spustya-u-pavla-sanaeva-vykhodit-vtoroi-roman-76261
    LinkLeave a comment

    культур-мультур [Jul. 8th, 2013|11:02 am]
    [Tags|, ]

    Хухры-мухры


    Многие надеялись обнаружить под маской известную персону, но на самом же деле Фиглем-Миглем оказалась филолог Екатерина Чеботарева



    * Фигль-Мигль. Волки и медведи: роман. — СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство  К. Тублина», 2013. — 496 с.


    Номер: 


    Книга Фигля-Мигля оказалась под стать псевдониму автора — пестрая, кое-как сшитая на живую нитку и раскрашенная тяп-ляп.

    После того как в финал премии «Национальный бестселлер» вышли «Волки и медведи» таинственного Фигля-Мигля и «Красный свет» Максима Кантора, все поняли, что шансы последнего понижаются. По нацбестовскому протоколу лауреат обязан лично подняться на сцену и произнести речь. А надо сказать, что за недолгое свое пребывание в нашем медиапространстве лондонский гастролер Максим Карлович уже успел намозолить глаза. Все знали, кто он, о чем будет говорить и в каких выражениях. А вот Фигль-Мигль — дело другое: секрет псевдонима сохранялся вплоть до финала, и мало кто знал, кто же за ним скрывается. Возможно, поэтому жюри и сделало выбор в пользу «черной магии с ее разоблачением». Ну хотя бы для того, чтобы добавить некоторой живости костенеющему «Нацбесту». Многие надеялись обнаружить под маской известную персону — бизнесмена, крупного чиновника или, на худой конец, депутата петербурского заксобрания, на самом же деле Фиглем-Миглем оказалась филолог Екатерина Чеботарева.

    Правда, некоторые спецы по книжному маркетингу и критики считают, что попасть на Парнас автору с псевдонимом, восходящим к слову «фига», будет нелегко несмотря на лауреатство, но это уже другой вопрос. А вот если говорить о книге, то Екатерина Чеботарева по крайней мере поступила с публикой честно. Читатель получает от книги ровно то, на что его заранее настраивает имя на обложке. Подобно вещам гоголевского Собакевича, которые были похожи на хозяина и словно говорили: «И я Собакевич!», «Я тоже Собакевич!», тотальный фигль-мигль выглядывает изо всех складочек романа и подмигивает с каждой из 496 страниц.

    По жанру «Волки и медведи» вроде бы претендуют на звание антиутопии и постапокалиптики, но на самом деле перед нами явный фигль-мигль — нечто пестрое, построенное без фундамента, кое-как сшитое на живую нитку и раскрашенное тяп-ляп. Апокалипсис, если здесь и был, вынесен за скобки. Следствия и причины, дрыгая ножками, озадаченно повисли в воздухе. Писательница не снисходит до объяснений, каким образом Петербург развалился на части (левый берег Невы — отдельно, правый — отдельно, на мостах — блокпосты) и отчего в это же время активизировался потусторонний мир с его мстительными призраками. Ну, короче, так совпало, и все. Почему? Нипочему, это же вам роман, а не научный трактат. Чего пристали к девушке?

    Сюжет вроде бы авантюрно-политический и отчасти якобы детективный, но на деле — опять фигль-мигль. Значит, так, следите за руками: ученый по прозвищу Фиговидец отправляется в местные джунгли в компании с уникумом по прозвищу Разноглазый, который зарабатывает на хлеб, изгоняя привидений из снов клиентов, среди которых оказывается периферийный босс по прозвищу Канцлер, который хочет объединить город и окрестности, которые не хотят объединяться…

    Те, кто не читал предыдущего романа автора, не поймет вообще ничего, однако и тем, кто вымучил это злополучное «Щастье», все равно не разобраться во всех хитросплетениях. Все воюют друг с другом — менты и контрабандисты, дружинники и анархисты, снайперы и сталкеры, — а ожившее неубиваемое привидение по кличке Сахарок воюет против всех. Но главное идолище поганое — не он, а бродячий призрак капитализма: «Пока прибыль покрывает убытки, космополитическая свободная торговля будет функционировать: рядом с пытками, рядом с убийствами, рядом с концом света...»

    Стиль вроде бы изысканный, но при рассмотрении он тоже напоминает фигли-миглистые суфле да бланманже. «Узкоплечий силуэт» и «торопливый рыжий закат», «ядовитые искры истерики» и «воздух напряжения и тоски», «неожиданно клыкастые скалы» и «разбивавшие сердца скулы», «крепко плещущееся на ветру знамя гедонизма» и «булавки гневных и презрительных взглядов». Здесь «апофеоз той требующей неустанных попечений противоестественности», которая оттеняет «светлый ход отлаженной повседневности». Лапидарная мрачность (кровь, кишки и пр.) уживается с многословно-натужным юмором, и главным его объектом оказываются коллеги: писатели и филологи, достойные насмешек и «скрытого под слоем шутовства высокомерия».

    Похоже, на выбор авторского псевдонима повлияло детское чтение Кати Чеботаревой — сказка Николая Носова «Незнайка на Луне», среди персонажей которой есть лунные полицейские Фигль и Мигль: «Несмотря на большое внешнее сходство, в характерах Фигля и Мигля было большое различие. Если Фигль был коротышка сердитый, не терпевший, как он сам утверждал, никаких разговоров, то Мигль, наоборот, был большой любитель поговорить и даже пошутить». Видимо, писательница так и не определилась, кто из двух сказочных копов ей больше по сердцу, — ну и взяла обоих. 

    LinkLeave a comment

    navigation
    [ viewing | most recent entries ]
    [ go | earlier ]